И цифры окружили его. И словно буквы складывались в слова, и слова эти были - числа. И встали перед ним в пустоте, где есть лишь Ничто. И семерка пугала его своим совершенством, а тройка сулила счастье, и десятка завершение пути. Двенадцать обещала надежность, а тринадцать открывала неизведанное. Тысяча давала богатство и бессмертие, и двадцать один мудрость. И три шестерки снова встали перед ним и налились силой и красным, и окаменели. Но он не взял от их силы. И не обрел он покоя и наслаждения, и восемьсот восемьдесят восемь зря влажно мерцали, призывая, призывая… Шагал он вперед или назад шагал в этом мире без горизонта, но числа отставали и отставали, и сто двадцать четыре и девять, и е всех степеней и калибров, и даже золотое двести остались где-то за ним. И двадцать шесть тетраграмматона рассыпалась на составляющие, и тридцать три не сложились в лестницу. И четверка на все свои стороны не смогла охватить пространство. Они отстали от него. Лишь маленькая восьмерка маячила впереди какое-то время, да и та, когда перешагнул он ее, упала на бок.

Я не ёбарь. У меня хороший дом, прекрасная семья: жена, дети. Глядя на их милые любимые лица, у меня никогда не возникало даже мысли о сексе.

С женой мы не занимались этим уже лет десять. Изредка, по ее просьбе я дрочу на неё или ссу, стараясь не испортить макияж. Что при этом она проделывает самотыком и вибратором, переделанным из китайского массажера на батарейках, я стараюсь не видеть. Наверное, в этом есть доля моей вины. Однажды, после работы я отбил ей надпочечник или какой-то другой орган, отвечающий за выработку гормонов. У жены нарушился обмен веществ, пошел гормональный сдвиг и она начала стремительно худеть. С тех пор от былой красоты у нее остались только длинные кости ног и седые волосы. А меня нисколько не прельщает секс со скелетом обтянутым шелушащейся кожей.

Когда-то моя жена была высокой жаркой блондинкой с такими сосками, что выпирали даже сквозь толстый драп осеннего пальто. Мы с ней трахались так, что первых наших мальчиков она родила с интервалом в полгода. Это и определило нашу дальнейшую судьбу - я пошел в армию, а ей пришлось бросить изостудию.

В целом же наша семейная жизнь складывалась удачно: пока я был в армии, жена родила наших вторых мальчиков, тоже сиамских близнецов, и принесла двух очаровательных девочек, а я закончил дистанционно Бердянский колледж обслуживания станков с числовым программным управлением. Отец жены, тоже большой художник, вскоре повесил свою тещу на балконе и освободил нам двухкомнатную бабушкину квартиру в центре, куда мы с женой и поселились.

Жизнь наша, как я уже сказал, последние годы текла размеренно и приятно. Мальчики были пристроены в элитные лечебные заведения на полный государственный пансион, а девочки остались на дискотеке. Вечерами мы с женой читали вслух книги Юлиана Семенова о советском разведчике Максиме Максимовиче Исаеве. Жене особенно были по вкусу места о том, как толстый румяный и потный Геринг водил к себе балеринок одна другой худее. Мне больше нравилось, как Гес онанировал в туалете.

Странное стечение обстоятельств, называемое на плебейском арго непечатно "поебень" раз и навсегда перечеркнуло приятный, но простенький узор моей жизни. Об этом я и хотел бы рассказать беспристрастно и без прикрас. Тем более, что я действительно не хотел убивать, кастрировать, отрезать груди, пиздяшить женщин и хуярить мужиков, да собственно, никогда этого и не делал.

Свое повествование о себе я буду вести сам - в первом, во втором и в третьем лице, в зависимости от обстоятельств повествования и моего желания. Я думаю, достаточно глупо читались бы слова: "Я - высокий мускулистый блондин в кожаном пиджаке", это не скромно, тем более, что я совершенно не таков. В этих случаях я буду использовать третье лицо, ведь гораздо лучше звучит: "Он опустил его на пол коротким резким хуком в кадык". Или второе лицо: "Ты - гавнюк! - сказал я себе, но он возразил".

Истоки моей генеалогии, я думаю, надо искать в детстве. Да, да, я тоже почитывал старого извращенца Фрейда и могу рассуждать не хуже прочих. Мой первый сексуальный опыт… (то, что это опыт именно сексуальный я вычислил самостоятельно совсем недавно, раньше я так не думал) так вот случился он когда мне не было еще и семи лет.

В детстве у меня была няня. Родители мои изображали из себя занятых людей, (папа профессор филологии, мамочка студентка) поэтому времени у них для меня не находилось - папа лечился от импотенции и клаустрофобии замкнутого пространства, мамочка, как я сейчас понимаю, блядовала. А держать няню для ребенка в такой интеллектуальной семье было положено и престижно. Откуда выкопали они эту старую башкирку, для меня осталось загадкой и по сей день. Но она была, и ходила за мной с рождения и до окончания мною восьмого класса.

Однажды летом, я еще не ходил в школу, проснувшись, я вышел на кухню. Нянюшка сидела на полу и пила жирный зеленый чай из кроваво-красной пиалы. Членик мой, как сейчас помню, налит был непроизвольной утренней эрекцией, от которой мне еще не по возрасту было избавляться посредством поллюций. Ожелезневшая пикулька очень досаждала мне, я все никак не мог пристроить ее в узеньких трусах, и она выбилась наружу. Тугая резинка зацепила при этом еще не обрезанную крайнюю плоть, и головка раскрылась, высунувшись из кожистых складочек, как нежный нераспустившийся бутончик. Все это происходило на глазах у нянюшки. Лет ей надо думать было далеко за восемьдесят.

Нянюшка больше никогда не засовывала мой моюсик себе в ноздрю…

Это странное происшествие совершенно стерлось из моей детской памяти, полной солнечного света, запаха теплой июльской травы, добрых книг и школьных друзей.

Когда я подрос, нянюшка стала брать меня на все лето к себе в деревню. Поэтому я рос, к большому своему счастью, совершенно избегнув растленного влияния пионерских лагерей с их безоглядным сексом всех со всеми, сексом, заполняющим бездумные ночи нечегонеделания детей, взрослых и обслуживающего персонала.

В этой далекой башкирской деревне все было по-другому.

Когда нянюшка писила я всегда видел это подробно. Помню струя у нее была густо коричневая и пахла нянюшкой - нянюшка говорила, что это от кобыльего кумыса, женщины башкирки всегда пьют кобылий кумыс, а мужчины воины - только жеребчиный. Между ног у нянюшки я видел длинную сизую пикульку, гораздо длиннее чем у меня, и длинные, морщинистые яички. Нянюшкина струя ударялась о них, дробилась и разлеталась праздничными брызгами, которые так весело было ловить языком. В детстве голыми я видел только нянюшку и мамочку, у них между ног все было примерно как у меня, поэтому когда я потом увидел голого взрослого мужчину с таким ОГРОМНЫМ… это было для меня большим потрясением. Я плакал.

Вот собственно и все о моем детстве, что я мог бы рассказать вам сейчас.

Вернемся к нынешней эпохе. Ко времени близкому к сегодня, с чего все началось.

Оставив навсегда завод с его программно-числовыми станками, работал я в рекламной конторе копиврайтером - писал рекламные статьи на заданную тему, слоганы, речевки и тексты для рекламных щитов. Роботу свою я ненавидел и себя в этом качестве тоже. Чтобы сразу закрыть эту тему могу только сказать, что хуже копиврайтера может быть только говно копиврайтера.

(Тут я, пожалуй, перейду к третьему лицу. В следующий раз буду делать это без предупреждения).

Капитон с отвращением отвернул от себя монитор - статья получалась отвратительная, откровенно говенная получилась статья. Заказчик же был в восторге, он приплясывал от радости и потирал руки, глазки его бегали по монитору от строчки к строчке, кончик языка вывалился изо рта, как клитор старой проститутки.

- Замечательно! Только вот здесь вставьте, пожалуйста, слово "жопа".

- Я не пишу похабный слов в своих статьях, ёбаный ты хуесос! - хотел крикнуть Капа, но промолчал.

- Здесь? Пожалуйста. - Фраза тут же была мастерски переиграна и поганое слова "жопа" засияло в полную силу.

- Все! - сказал заказчик. - Перечисляю деньги.

- А пошел ты на ХУЙ! - опять хотел сказать Капа, но сказал: "Спасибо".

В обед, когда все конторские бляди разбежались по магазинам и парикмахерским, Капа, сидя за компьютером, по привычке дрочил на принцессу из второй части мультика "Бременские музыканты". Только принцессочка откинула ножку и пропела капризно: "…не хочу!", а Капа начал сжимать головку члена, чтобы сильнее брызнуло на монитор, как пришла директриса.

Недоебаная пизда сильно за сорок все время носилась с какими-то идеями, проектами и не давала Капе покоя. Сейчас она как раз придумала организовать городской молодежный фестиваль под девизом "Секс против наркотиков" и пыталась выбить под это дело деньги из и без того разворованного городского бюджета. От Капы она требовала сочинить слова для заглавной песни фестиваля, которую его участники должны будут петь хором, маша при этом свечами и наполненными светящимся газом презервативами.

Капу от всей это хуйни тошнило неимоверно. Он едва успел струхнуть в руку и натянуть на колени подол выпущенной специально для этого случая джинсовой рубахи. Ну её в жопу, от этой дуры хуй лучше держать подальше, а то еще выебать заставит, дура.

Капа не любил женщин, кроме жены, хотя и не бил ее уже давно, годы видно своё брали. Возраст Христа миновал, а третий десяток, это не хуй собачий.

Не люблю я свою работу, и баб не люблю, и вообще не ебу я это дело. (Перешел на первое лицо - предупреждение).

Вечером Капа пошел пить пиво с закадычным другом Феней. Феня был токарь. Пользуясь этим, он заточил себе руки под хуй, чем и гордился. Руки у него действительно были странные, и бабы Феню любили. И он их ебал обеими руками, в чем Капа был ему не помеха и не конкурент.

Насосавшись пива в сраном дешевом баре, друзья спустились в туалет. Туалет был тоже весь сраный и ссаный. Капа по быстрому помочился в писуар, а Фенька взгромоздился с ногами на грязный унитаз и приготовился срать. По причине сложной работы и отсутствия на этой работе близкого туалета, Феня приноровился срать редко, но много. Дело это он любил и всегда с любовью им занимался, вот и сейчас.

Капе стало скучно. Он тупо стоял и ждал. Дверей в сральных кабинках не было и поэтому Капа стал смотреть на Феньку. Это показалось ему занимательным.

Капу тряхнуло словно током - его собственный "моюсик" уже десять лет не реагировавший ни на одно живое существо, начал вставать. Он встал!

Капа не мог больше терпеть - ширинка была распахнута настежь, член вырвался из неё - ОГРОМНЫЙ! - Капа даже не знал, что у него может быть ТАКОЙ, как у того дяденьки в детстве…

Капа подошел к Фене. Тот ничего не видел, он был занят самим собой… хуй Капы вошел в его полураскрытый рот. О! Капа схватил Фенину голову, Феня обхватил Капу за бедра… Капа двигался во рту своего друга, а тот ничего не мог сделать, только судорожно дышал и вытягивал губы, стараясь не потерять шаткого равновесия, на корточках, на скользком унитазе… он не мог прерваться, не мог заставить себя сжать анус и переломить, то что шло из него медленно, но неостановимо…

Кап…

Капа еб Феню в рот - быстрее, быстрее, он хотел кончить до того как гавно упадет из жопы друга, это было самое важное, самое значимое для Капы, для них обоих, для конца… В воздух поднялся крепкий могучий запах, он был как живая струя на фоне затхлого туалетного смрада. Капа понял, что не успевает, хуй забился в Фенином рту еще стремительнее, Капа уже не обращал внимания на боль, когда его воспаленная головка касалась зубов, так только слаще - Феня застонал, что-то тяжело упало в унитаз… тут Капа начал кончать… - ВСЁ?! НЕТ! Ещё! Ещё чуть-чуть!… И тут Феню прослабило, вниз звонко ударила быстротечная струя, поднялось целое облако нового запаха, и Капа кончил.

Долгая пауза.

Друзья дышали тяжело, устало. Капа прислонился к стене, Феня смотрел на него снизу с укоризной…

- Что же ты?.. Когда человек срёт, его даже змея не кусает.

- А, ладно, - я устало махнул рукой.

- Ладно. - Согласился мой лучший друг.

- Великолепно! Белиссимо! - восхищенно и на приподнято возвышенной ноте раздалось вдруг от самого углового срального места. - Браво! Браво, пер'ле-жарле!

Друзья со стыдливой пужливостью повернули взгляды в ту сторону. Из кабинки вылез отвратительный БОМЖ.

- Охуенно! Еблися вы! Блядь! Блядь, пёрли-жарили! - Бомж присел и хлопyл себя по коленкам.

Друзья переглянулись. Фенька вытер жопу, потом губы.

- Пошел на хуй… - неуверенно предложил он. Бомжа было, конечно, не стыдно, но все-таки…

- Прошу покорнейше меня простить, я не представился. - Бомж сдвинул ноги в шестую позицию и учтиво поклонился. - Пошел бы на хуй я, да очередь твоя!

Друзья переглянулись еще раз - Бомж был странный.

- Ни хуя себе имечко.

Бомж был странный, но бомж есть бомж, друзья отвернулись от него и принялись приводить в порядок свой туалет (не сральню). Бомж, лишенный внимания публики тем не менее не смутился. Он вскинул правую руку вверх и притопнул левой ногой - раздалось звонкое цоканье, как будто нога Бомжа заканчивалась не стоптанным говнодавом, а как минимум серебряным копытцем. Капа и Феня снова поворотились к Бомжу.

- Внемлите мне, рыцари! Слушай сюда, долбоёбы!

- Я к вам пришел дух древний и притворно строгий, Денница Зари, Князь Света и Ебущий В Ночи! Вы избранники плоти, те кого ищу я последние пять минут. Вы темные рыцари Дроча На Ебала, Из Сраки и В Рот Прёте, те кто встанут по одесную и ошуюю, кто понесет Хуй Мой Праздничный в ночь Последнего Армагеддона. И огребут от коего пизды все народы и языки земные.

- Пошел на хуй. - уже совершенно уверенно и определенно потребовал от Бомжа Капитон. - Ёбнутый какой-то.

- Да ну его. Пошли пива еще бахнем, а то во рту всё как обспускано. - сказал Феня.

Товарищи пошли к выходу.

- Нет, бля, стойте! - Ебнутый Бомж загородил дорогу. - Увидьте же то, что до/лжно, что прояснит вам всё. И приложитесь, согласно ритуалу к низу и заду. И да становитесь, блять, ёбаными демонами, наконец.

Бомж ухватился за отвороты своего длинного, почти до ступней плаща. Плащ был весь облёванный, объёбаный, в глине, пищевых отбросах, и судя по некоторым пятнам, даже можно сказать в говне. Бомж ухватился за отвороты и распахнул свой плащ так, что полы взметнулись, словно адские крылья, а друзей обдала волна кислейшей бомжатской вонищи.

Друзья сглотнули.

- Нуте-с! Приложитесь, согласно протоколу к низу и к заду, и добро пожаловать в сонм. Айда индэ! - Бомж выпятил для поцелуя свой нижний протокольный фейс.

- С хуя ли?!! Ради какой пизды я должен целовать твою мандавошную залупу, мутант ты ёбаный!!! - возопил я.

Бомж растерялся. А в меня будто бес вселился - я чуть не отсосал у вонючей чернобыльской бомжары! Это же пиздец! Я с размаху охуярил бомжару ногой.

Удар был мощный - я замахнулся плавно, с оттяжечкой - и с подворотом, на подъеме, по футбольному неукротимо и жестко заебенил ему прямо по яйцам. Вернее там должны были быть яйца, но я явственно слышал как хрустнули зубы. Бомж взвыл. И тут подключился Феня.

Мы отоваривали бомжа вдвоем - разом и по очереди, разъебали ему оба рта, все ребра. Фенька даже попрыгал у козла на хребтине. Мы запыхались, устали, но это была радостная трудовая усталость. Бомж уже даже не скулил, пускал только кровавые пузыри, да расплющенная залупа его иногда судорожно подергивалась, выплевывая кровавые сгустки. Ради милосердия мы поссали бомжу на верхнюю рожу, но он не очнулся.

- Ну что, - укладывая хуй в ширинку сказал Феня, - может, сунем ему для острастки швабру в жопу, а? А то как-то не по людски получается, он нам что, отец, чтоб я ему хуй сосал?!

- Давай! - обрадовался я, - Чтоб впредь неповадно!

Мы перевернули бомжа на живот, задрали его поганый плащ и тут… Еб твою мать! На жопе у бомжа было третье лицо… Но даже не это поразило нас тогда как гром, как молния, а… то что - ЭТО ЛИЦО БЫЛО ЖЕНСКИМ!

- Мама. - прошептали Капа и Феня хором. Жопа бомжа была прекрасна.

Она хмурилась. Тонкие бровки гневно изогнулись, изящный носик сморщился, а красненький, сочный, пухленький анус капризно надулся. Тоненькие, прозрачные, чуть тронутые косметикой веки жопы - дрогнули. Длинные ресницы затрепетали, роняя бархатные тени на румяные спелые щечки. Жопа посмотрела на нас - глаза её были синие как… "Ёб твою мать!" - она была прекрасна. Прекрасна той чистой, не тронутой, слегка наивной и до сладкой дрожи трогательной в своей наивности красотой, какой бывают наделены девственные еврейские девочки до того как им выбреют волосы и наденут парик. Эти милые припухлости, мягкие линии и чистые, чистые до бездонности, одухотворенные глаза.

- Я люблю тебя.

Друзья посмотрели друг на друга - неужели они оба сказали эти слова. Я люблю тебя. Я люблю тебя - и пусть разверзается бездна, пусть гибнут города и цивилизации - ради этих слов, ради одного только взгляда этих глаз можно было рождаться на свет.

- Я люблю тебя.

Друзья встали на колени. Они не толкались, нет. Они знали, они чувствовали насколько мелки, ничтожны и неуместны будут их споры и препирательства, и борьба и даже сами их жизни и смерти перед этой красотой. Они будут служить ей оба.

Они поцеловали её в губы. Сначала Феня, а потом я. Когда целовал я, то почувствовал словно в ответ на мой поцелуй легкий толчок воздуха и… м-м-м… запах. Жопа посмотрела на меня с лукавинкой. Я не удержался и поцеловал еще раз.

Мы снова опустились на колени. Переглянулись - кто первый. Феня потупился и замотал головой, он смутился, он был не готов… Значит я.

Я вытащил хуй. Он был великолепен, даже Фенечка восхищенно присвистнул. При виде моего моюсика глаза у жопы восторженно распахнулись, а анус сложился бантиком. О, как она приняла меня в себя! Когда я кончал, недвижимое тело бомжа содрогнулось, а изо рта головы вытекла густая белая струйка.

Мы сменяли друг друга. Сменяли снова и снова, мы потеряли счет времени, и тут над нами раздалось:

- Бомжа ебут!

В туалет ввалились грубые подвыпившие парни.

- Бля! Поганого бомжа ебут! В сраку! Пиздец!

- Пидаразы! Бля, пидаразы! Говно ебут!

- Говноебы! Хуи свои на помойке нашли!

- Сука! Охуеть!

Парни делали брезгливые морды, плевались и обходили нас по кругу. Жопа морщилась от их грубых слов и закрывала глаза.

- Что, сука, нравится бомжей ебать? - какой-то хамоватый парень толкнул Фенечку ногой. Фенечка был такой беззащитный, в спущенных штанах, он чуть не заплакал от обиды. Да что вы понимаете?! Подонки!

- Ты чё его трогаешь, говноеба, потом бомжовской сракой вонять будешь! - одернул парня один из его товарищей. Капа посмотрел на него с благодарностью. - Вот, их сраной шваброй надо отпидарасить.

Хам поднял с пола грязную швабру, вытащенную нами для уже не помню каких целей. Парни загоготали и стали подходить к нам со всех сторон. Я даже не знал что делать и только прикрывал, прикрывал собой прекрасную жопу бомжа. Злой парень толкнул Фенечку на колени, мне дали подножку, мы оказались на полу. Боже! Сейчас над нами произойдет насилие!

И тут вдруг насилие произошло.

Фене досталось первому. Швабра была всунута ему в жопу и главарь парней как раз хотел ее провернуть, как тут… он резко выдернул ее и всунул мне. Мои глаза слезятся, а попа до сих пор кровит, поэтому дальше я перехожу на третье лицо.

Он был крепок, пятнист и дубинковат. Грубые парни были призваны к порядку.

- Что? Бомжа в жопу ебали? Ну и что? Эх, вы, щеглы, пороху не нюхали, в Чечне и не то бывало… В эту что ли жопу… Симпатичная. Подвинься, браток, дай-ка я её тоже.

Охранник "тожнул" жопу бомжа три раза, потом отвалился довольный и умиротворенный.

- Вы, братки, не обижайтесь на молодежь, - принялся он увещевать всхлипывающих Феню и Капу, - они ж допризывники еще, чего о жизни знают. Только мамкину сиську, да папкину пипиську. Вот пройдут армию, возмужают - настоящими мужиками станут, как мы с вами. Утри сопли-то, малой.

Охранник протянул Фене платочек.

- Пойдемте, братишки, я вас пивом угощу. А жопу я уж себе оставлю, извините, после дежурства побалуюсь.

Когда Капитон пришел домой было уже поздно. А в попе его была рана.

"Странный вечер, - подумал Капа, - удивительный". Капитон чувствовал себя ужасно усталым, его не взбодрило даже смачное опорожнение мочевого пузыря, переполненного продуктами перегонки пива. Спать, спать, спать.

Уже лежа в постели Капа неожиданно для самого себя со странным азартом принялся считать пережитые сегодня оргазмы: первый раз на работе, потом с Феней, потом с жопой бомжа три раза… получается пять. Ого! Для нынешнего Капы с его нестойким членом это даже рекорд. Капитон засыпал с улыбкой на губах. И вдруг его обожгло! Обожгло и одновременно пробрало холодом от пяток до затылка осознание… Да! Осознание того, что он так долго скрывал от самого себя на протяжение всего этого вечера, а может быть начал срывать намного раньше с самой первой поллюции и скрывал старательно все свою жизнь - он кончил сегодня шесть раз. Шесть! Шестой раз был тогда, когда в его жопе ходила сраная туалетная швабра.

Проснулся я от ощущения, что сплю слишком долго. Рывком выскочил из сна и схватил маленький электронный будильник, который всегда ставлю возле кровати, и который должен был зазвенеть ровно в шесть…

Капитон разлепил склеенные дремой глаза и с ужасом увидел на зеленом китайском табло - ШЕСТСОТ ШЕСТЬДЕСЯТ ШЕСТЬ.

- Дьявол! - завопил Капитон. - Шесть минут восьмого! Неужели опять опоздаю!

На свою сраную работу я езжу на троллейбусе. Да на сраном троллейбусе на другой конец города в сраный промышленный район, где площади для сраных офисов стоят дешевле. Эти поездки в сраном "тролле" каждый день туда и обратно это что-то. Но сегодня…

Член Капитона не опадал. Да! С самого утра, когда Капитон проснулся с невиданной последние десять лет утренней эрекцией. Ему даже пришлось надеть широкие штаны, потому что хуй не помещался в джинсы. В этих штанах был тот минус, что они совершенно не прижимали члена, и поэтому гульфик оттопыривался таким чудовищным бугром, что было страшно за молнию.

Так вот, член мой не опал и в троллейбусе. Может виной тому были транспортные вибрации, или множество жоп, что притискивались между членом и соседними пассажирами. Мне было ужасно неловко. К концу пути в троллейбусе уже видимо не осталось человека, кто не почувствовал бы на себе напора моего сдуревшего члена. Ужасно неловко было переносить все эти перекрестные взгляды: поощрительные и ласковые мужчин, возмущенные женщин и восторженные и смущенные старушек. Только дети смотрели на меня чисто и ясно, и не было в их взглядах осуждения, только понимание и терпение.

К концу пути в "тролле" наконец-то стало посвободнее. Напор на мой член уменьшился, и я ушел в самый дальний угол троллейбуса, где и остался.

На остановке в тролль вошла девушка. О, Боже! При виде ее хуй мой увеличился в размерах вдвое. Там было все - ноги, о!, плотные, обтянутые колготками ляжки, которым позавидовала бы и сорокалетняя немка, груди, а-а… лифчика не было, зато было по три литра силикона в каждой, и соски оттопыривали белую блузку у самого пупка. Жопа! Жопа была двускатной и с каждого ската могло скатиться по взводу десантников. Лицо дышало чистотой и свежестью и дорогой косметикой, а губы! А тончайший носик, и ноздри трепещут и увлажняются как… о-о!

Девушка оглядела троллейбус в поисках свободного места. Свободные места были, но она направилась ко мне… Она заметила!!! Меня бросило в жар, в холод, я покраснел, даже пукнул… Да! Она подошла ко мне и улыбнулась! Ему!!! Она улыбнулась моему моюсику!!! Она хотела НАС!!!

Надо что-то сказать! Надо что-то сказать… Тут к девушке подошла контролерша. Девушка открыла сумочку, достала мелочь. Вот мой шанс - билет, который сунула дура контролерша проскользнул между тонкими пальчиками и опустился на пол.

Капитон нагнулся, чтобы поднять билет. Девушка тоже нагнулась… Дупс! Капа и прелестная незнакомка приложились лбами. Очень сильно. У Капы навернулись слезы, а девушка отступила на шаг. Оба тут же выпрямились, глянули смущенно, стараясь не показывать боли… Улыбнулись, мол с кем не бывает. Капитон нагнулся еще раз, чуть опасливо.

Я подобрал билет и глянул на девушку снизу, девушка улыбнулась поощрительно и расслабила ноги. О!… Тут троллейбус сильно качнуло, и Капитон во всего маху врезался прелестнице в живот. Хе-к… Та загнулась, сдавлено ойкнула… Капа потянулся помочь - резко выпрямился… и врезал головой снизу вверх прямо по очаровательному лицу… Девушка отвернулась заохала, запричитала жалко и омерзительно. Капитон потер макушку. Черт! Что за дура! Сука! Наааа, сука! Капитон влепил дуре в лицо, под кулаком брызнули сочные налитые губы. Сука!!! Капа рванул белую блузку, голые груди распахнулись. На!!! Остроносый ботинок въехал в нежный живот. И сверху уже с остаточной яростью вскользь костяшками пальцев по лицу.

Когда Капитон вышел на своей остановке, он увидел на ширинке большое мокрое пятно, что, впрочем, его не смутило нисколько.

В офисе Капитона работали бляди. Капитон был в этом уверен. Поэтому свой, так и не обмякший хуй и мокрое пятно на брюках нес не стесняясь. Бляди на Каповскую эрекцию прореагировали со здоровым женским эгоизмом - иззавидовались. Ведь у них никогда такой не будет!

Неприятности начались после обеда. Я все никак не мог уединиться, чтобы вздрочнуть и хоть немного ослабить давление крови в хуе, а тут еще блядища директриса захотела чая. И я поперся с "тефалевским" чайником крутого кипятка по коридору их офисной кухоньки в кабинет блядищи. Коридор у нас узкий и только я вырулил из-за угла, как врезался в огромный живот какого-то клиента. Капля кипятка выплеснулась из носика чайника и попала прямо на его жирное чрево. Клиент был крут, а кипяток горяч. Пальцы с перстнями "путь подростка" сразу пошли в ход. Ненавижу эти пальцы - толстые, с короткими ногтями, в перетяжках колец, не сосиски, а обрубленные тупоголовые хуи затянутые в презервативы. Крутой пальцевался омерзительно.

- Да ты знаешь, на кого капнул! Да, ты лох! Да я здесь шестьсот квадратов беру! Да я тебя, козла!…

Блять, видит Бог, я терпел долго! И не вытерпел - я плеснул из чайника в эту красную лысую, как залупа рожу, в эти маленькие гляделки, в эту блять, ебаный стос, уродскую рожу!

Крутой взвыл. Попытался заслониться рукой, тупо растопырив свои гандонистые пальцы. На еще! Умойся, урод! Капа плескал на воющего и визжащего крутого пока не кончился кипяток. А когда кончился, врезал чайником по вспухающей волдарями, в ошметках сползающей сожженной кожи - роже. Врезал так, что пластмасса чайника разлетелась осколками, а позолоченная нагревательная спираль вошла в фарфоровые дорогушные зубы урода.

Я вынул свой огромный маюсик и, пару раз дрочнув, спустил наконец-то прямо на развороченный как пизда девственницы рот крутого. Я получил очень сильное удовлетворение.

Братва выцепила меня еще до конца рабочего дня. Мордастые братки о трех харях ввалились в офис и направились прямо ко мне. Я разрезал цветную распечатку ножом для бумаг, таким знаете, из канцелярского набора с выдвижным лезвием, разбитым на сегменты.

- Это ты нашего братана… - начала первая харя.

- Я. - ответил я харе и воткнул бумажный нож ей в печень. Надавил на лезвие и с удовольствием услышал, как в печени хрустнул отломившийся кончик.

- Я. - заявил я второй харе и хрустнул ножом в печени вторично.

- Я. - сообщил я третьей харе и в третий раз двинул ножом. Сломать ножик на этот раз не удалось, видно печень совсем измахрилась.

Третья харя полезла потной рукой за пазуху. Вторая по направлению к выходу, она оказалась сообразительнее. Третьей харе я поменял местами глаза и яйца. Второй, впрочем, тоже.

Когда я вышел после работы из офиса, перед моими ногами легли неловкие пулевые фонтанчики. Асфальтовая крошка припорошила мои ботинки и стрелки отутюженных брюк. Я побежал. Из-за поворота выехал джип и фонтанчики снова забили. Я развернулся и побежал к джипу. Я бежал так, что свистело в ушах и горячими струями обдувало щеки. Когда я подбежал к машине, в ней уже никого не было. Я пожал плечами и направился к остановке.

Капитон уже почти дошел, как вдруг чуть не поперек тротуара его остановила золотистая тойота. Это была тойота директрисы. Распахнулась левая дверь.

- Садись, Капитон, подвезу.

Какого хера! Улыбка блядищи была едва не шире ее пизды, только по-другому сориентирована в пространстве. "А похуй!" - подумал я и полез в тачку.

Она улыбалась всю дорогу. А когда давила на педали терла нога об ногу так, что между капроновых ляжек проскальзывали электрические искры.

- Возьмем что-нибудь выпить? - спросила директриса, притормаживая у супермаркета.

- Хорошо бы. Пива.

Мы загрузились шестью палетами "Миллера".

На пороге квартиры нас встретила хмурая костлявая тинейджерка, в майке на голые сиськи и в широких спортивных лосинах до колен.

- Познакомься, моя дочь. - Представила меня блядища. Я неловко улыбнулся. Девчонка была прыщавая. Тринадцати неполных лет.

Мы поужинали вместе (я в полный рост налегал на пиво, это как-то скрашивало предвкушение предстоящего секса с дурой-директоршей) и отправились "спать".

Директрису пришлось-таки трахать. (Сейчас я перейду на второе лицо - предупреждаю).

Ты упираешься в эти сорокачетырехлетние груди. Ты наматываешь на пальцы соски, уже даже не сморщенные, а просто морщинистые. Ты ложишься в живот, расплывшийся по ляжкам. Ты пытаешься приподнять ляжки, так чтобы мясо не двигалось отдельно от костей. Ты утыкаешься носом в третий подбородок, а язык твой ворочается между четвертым и пятым. И хуй твой путается между пупком и жопой.

Заткнись, ублюдок! Без тебя вижу. Зато она "Миллером" меня напоила, сука.

"Миллера" было действительно много. Как, впрочем, и ссать…

Капитон еб директоршу уже часа полтора, а она все стонала и охала. Старая дура кончала и кончала, а у Капы был классический сухостой. Если не считать, конечно, что он уже несколько раз порывался сбегать отлить пиво.

Ебать дуру было легко, Капа подобрал ритм и теперь просто колыхался с нужной амплитудой в ее жировых отложениях. За хуй я не волновался - дурак стоял, так что самому зубы ломило.

Капа колыхался на стонущей директрисе и вспоминал жену и детей. Потом он вспомнил армию и сиротский приют, куда однажды заходил вместе с папой. Папа жалел сиротских девочек, а Капа мальчиков. Потом перед Капой вдруг встал весь сегодняшний день и день накануне. И три нуля на женском туалете в его школе, куда он ходил во время уроков, чтобы дрочить, вдруг превратились в золотых головастиков с загнутыми вверх хвостами. Чтобы не заснуть, Капа принялся считать этих головастиков и насчитал шестьсот шестьдесят шесть. Потом заорала директриса.

- О, да! Кончай, кончай в меня! Залей меня всю, да! О, как ты долго кончаешь! А, ты залил всю матку! О, у меня уже из пизды потекло!

Капитон потряс головой. Чего она орет? Черт, я, кажется, заснул прямо на этой дуре… а это что? Капитон с ужасом почувствовал, что он ссыт. Ссыт прямо в пизду собственной директрисе. Бедная женщина заизвивалась под ним, выгнулась. Капа закачался на ее животе вверх-вниз, как доска на дворовых качелях. От удивления Капитон все никак не мог сообразить прекратить ссать. А директриса, похоже, уже совершенно не соображала - она выла и царапалась как проститутка. Я хотел вылезти из нее, но она обхватила меня ногами и принялась подмахивать. Это был какой-то кошмар. Тут наконец-то я кончил. То есть кончил ссать.

Директриса уснула. Капитон с трудом вылез из пахнущей болотом постели. Когда он встал, потревоженная трясина всколыхнулась и разразилась огромным выбросом газов. Прячась от вони, Капитон побежал в туалет.

На очке сидел человек. Он поднял голову на Капитона и улыбнулся.

На некоторое время я застыл прямо в дверях сортира. Я не испугался, нет, даже почти не удивился - в человеке было что-то знакомое. В скромной прическе с простым пробором, в чуть прищуренных и в то же время доверчиво распахнутых глазах. А главное в его улыбке. Это была замечательная улыбка, я раньше видел такую только по телевизору и в журналах… но у кого? Я не успел вспомнить - человек встал. Он был в белой русской рубашке с вышитым воротником и в тапочках. Может быть он муж?

Человек с улыбкой покачал головой - нет, Капа, нет.

Человек думал про меня, и, не смотря на мой болтающийся член и мои залитые мочой ляжки, думал что-то хорошее. Мне он понравился. Нет, нет, черт, он же нравился мне всегда, давно, с самого детства… но только кто он?

Человек снова улыбнулся. Помнишь, Капа, твоя русская бабушка говорила тебе в детстве - молись, внучек, молись деве Марии. И ты молился. Помнишь?

Да, помню. Я просил ее отсо…

Не важно, что ты просил. Так вот, я - ее посланец.

Что? Кто?

Я деверь Марии.

Кто? …Охуеть. Капитон поверил человеку сразу.

Я пришел помочь тебе, спасти тебя. Ты встал на опасный путь, Капитон, он ведет тебя к гибели. Дьявол, Сатана-искуситель встал на твоем пути, и ты не выдержал, ты совершил обряд - приложился к низу и к заду.

Но…

Да, к низу ты приложился ногой, но к заду-то губами! Теперь ты слуга Сатаны.

Да мне это как-то…

Капитон испугался. Но, я… А что… Чего мне делать-то?!

Откажись от него, - деверь ткнул рукой вниз, - откажись от насилия и она - Нирвана, примет тебя в себя. Она ждет тебя, ждет!

Деверь застыл, выпрямился в возвышенном порыве, вытянулся, словно пронзая три этажа над головой, небо и сам космос. Он застыл, вскинув одну руку вверх, а другой, словно указывая на дверь в спальню директорской дочки. Ждет тебя Нирвана!

И тут я узнал его. Юра!!! Юра Гагарин! Это ты…

Переполненный щенячьим пацанским восторгом Капитон сиганул к Юре, но тот вдруг оказался недосягаем. Силуэт его отдалился, раздался в пространстве и времени… Вокруг его головы что-то стеклянно блеснуло, может быть, плексиглас скафандра, а может нимб…

Прекрасный деверь Марии - самый замечательный человек Юра Гагарин ушел. Снова.

А я пошел к ней. Дверь в комнату девочки была не заперта. Она ждала меня. Она - со своей Нирваной.

Я ничего не говорил, она и так все знала. Я был искренен, она открыта. Я был прекрасен - она удивительна.

Я медленно, медленно, осторожно раздвинул ей ноги. Ляжечки, будто мои запястья. Я прошелся по щелочке языком, я смочил все, что можно - лишь бы ей не было больно. Я взялся за хуй… Черт, он был слишком большим для нее, я ненавидел его в этот момент… Я подвел его к дырочке. Ах, да какая это дырочка! Губки, узенькие не целованные губки были плотно сжаты, я шевельнул их головкой. Я повел головкой вверх, до кисленького клиторочка, а потом вниз раздвигая их - губки. Я нашел дырочку. Тугую-тугую, как анус первоклассника. Я нажал на нее, она не поддалась, я надавил сильнее, помогая рукой… Я навалился всей тяжестью, подкручивая бедрами, словно буравя, я уперся ногами в пол, надавил - и провалился по пояс.

Боже! Боже! - кричал я потом, чуть не вываливаясь, с балкона девятого этажа. Кричал плача и не чувствуя слез, только секущий ветер. - Господи! - кричал я, - Господи ты, Боже ты мой. Юра! Юрочка!!! За что!!! За что же ты меня так обманул!!! За что?!! Какая же у неё - НИ РВАНА, она давно уже ПОРВА/ТА-Я-а-а!!!

Но Господи не отвечал. Юрий Гагарин тоже - видимо был в уже космосе.

Первое, что увидел Капитон, когда проснулся, были антикварные часы с маятником. Три резные медные стрелки показывали - ТРИ ВОСЬМЕРКИ - ВОСЕМСОТ ВОСЕМЬДЕСЯТ ВОСЕМЬ. На мгновение удивительное число словно вспыхнуло на циферблате. Капитон зажмурился - через секунду наваждение прошло, и узенькая секундная стрелка продолжила свой бег, отсчитывая: семь часов сорок минут сорок одна секунда, семь часов сорок две секунды, сорок три, сорок четыре…

Второе что увидел Капитон были бандиты. Их было четверо.

Капитон лежал поперек на директрисовской кровати, притянутый к ней за щиколотки и запястья ремнями. Зад и голова его свободно свешивались с обеих ее сторон. Плечистые с решительными и немудрящими мордами братки стояли перед.

Я не знал что делать и молчал. Тогда инициативу на себя взял один из бандитов.

- Ты наших братков заделал. Тебе теперь не жить. Но прежде чем тебя грохнуть, мы тебя трахнем.

Трое молча кивнули.

Я невольно задергался на своем ложе.

- Выбирай, - сказал браток, - в рот или в жопу.

Я растерялся. Просто не знал что сказать.

- Бросим рубль. - выручил меня один из насильников.

- Агач. - согласился главный.

Он вынул из кармана монетку, подкинул ее, поймал…

- В жопу. - огласил он решение судьбы и стал пристраиваться ко мне сзади. Я услышал, как зазвенела брошенная им на пол монетка.

Сначала все шло нормально. Член крутого был приятно изогнут и головка его чувственно щекотала простату. Но потом меня взяла злость. Прямо-таки ненависть. Я стал ненавидеть этого козла. Привязать меня к кровати, как какого-то пидара. А сам он пыхтит уже полчаса, в то время как давно уже подошла очередь того, высокого, симпатичного.

Во мне проснулся рыцарь Тьмы, демон.

Я стал противится бандитским фрикциям, я стал сжимать анус и уворачиваться. Но бандиту видимо это лишь прибавило удовольствия, он ускорил темп. И тогда вдруг перед моим лицом встал ОН (да не хуй) - Сатана. Я увидел его как тогда в туалете. Его нижнее лицо было как раз на уровне моего верхнего. Рот его, полный целых, будто не раскрошенных мною ни разу зубов, шепнул мне что-то. Зубы клацнули - раскрылись и сомкнулись. Я понял его, понял своего учителя. Я напрягся. Напрягся и стал копить в себе силу. Да, ту великую силу, которая может ВСЕ. Я раскрыл свою жопу, а когда браток вошел в нее по самый край, я резко и с силой сжал ее. Сжал так, будто у меня не простенький с трещинками анус, а огромная пасть полная акульих зубов.

Раздался громкий хруст и оглушительный рев. Я откусил бандиту елочку, под самый корешок.

Трое оставшихся корешков отшатнулись. А я уже рвал ремни лишавшие меня свободы. Я стал подниматься и тут вдруг увидел на полу монету. Ту самую, которую бросил бандит.

Она была двухрублевой. И не просто двухрублевой, а юбилейной. И с этой, праздничной юбилейной ее стороны на меня смотрел Юрий Гагарин.

Мне стало стыдно.

Зачем? Зачем я откусил этому человеку хуй? За что? И эти трое - они так бояться, так боятся, они не любят меня. Да и что я сделал для них, чтобы они меня полюбили? Только напугал. Мне захотелось успокоить их, обнять… Но нет, сначала раненый.

Он катался по полу и выл от огорчения. А его хуй… а его хуй еще торчал в моей жопе. Я попытался скорее вытащить его, но ничего не вышло. Пришлось пукнуть.

Хуй выпал. Я поднял его и подошел к раненому. Он уже не катался, просто плакал. Я стал успокаивать его, стал раздвигать его бедные ноги - не грубо, нежно, так чтобы не напугать. Я увидел рану - она была ужасна. Боже! Неужели это сделал я?!

Я приложил хуй. Он пришелся к месту. Я облизал края, поплевал и приставил хуй снова. Потом перевязал все это дело тряпицей. Ничего, похлопал я по щеке бедненького бандита, без свадьбы заживет. Бандит заплакал уже с облегчением и прижался щекой к моей руке.

Трое мордоворотов сосали и трахали друг друга. И не было ни одного хуя, ни одной жопы, оставшихся ни у дел. И так вдруг стали противны Капитону эти подмахивающие волосатые задницы и чмокающие небритые рожи, так вдруг заболел его в сущности девственный анус, что он плюнул и ушел, и ебнул по пути стулом того придурка с откусанным хуем.

Потом я оказался на войне. Я шел по полю боя. Бой уже закончился, и я был на поле совершенно один, только у самого края его стоял какой-то человек. Я шел к нему. Сначала издали, он чем-то напомнил мне охранника из кафе, который оставил у себя жопу бомжа, потом я подумал, что это я сам, Капитон Бекасер, только чуть изменившийся и возмужавший, потом я понял кто это…

Он стоял высокий и мощный как крепость. Стоял, уверенно расставив камуфлированные ноги в шнурованных ботинках, крепко уперев их в дымящуюся, взрытую снарядами землю. На нем была надорванная тельняшка без рукавов и потертый разгрузочный жилет с волчьим хвостом у плеча. Черный платок был повязан на его голове по-пиратски. Он курил, цедил сквозь зубы куцый окурок, затягиваясь глубоко и неровно, чуть пригибая к сигарете красную нелегкую шею, пряча в ладони, в перчатке с обрезанными пальцами, тусклый огонек "Балканской звезды". Огромный АК с зарубками на прикладе висел у него на груди, и большие руки капитана лежали на нем как-то тяжело и устало. И мирно. Оплавленный пламегаситель на стволе был холоден, лишь поднимался и опускался в такт свободной груди. И ребристый подствольник не выплевывал тупые болванки гранат, но только матово отсвечивал, и оба прицела и лазерный и оптический просто смотрели в южное небо. Но четыре рожка сцепленные изолентой в немыслимую гирлянду были полны патронов, и Капа знал почему-то, что на каждом из них нацарапана маленькая звездочка, и на каждой пуле написано: "За Клаву".

Капитан переступил ногами, не торопясь поплевал на окурок, убрал его в наплечный карман в футляр со шприц-тюбиком. На поясе глухо звякнул об осколочную гранату пистолет-автомат восьмого калибра, а десантный нож в ножнах на предплечье качнулся удручающе увесисто. Капитан оправил огромный двухконечный самотык висевший вместо резиновой дубинки в кожаной петле на ремне слева.

Печальные, усталые с пронзительным голубым прищуром глаза остановились на Капе. Через лицо капитана наискось шли три широкие полосы чего-то коричневого, выраженье лица под этим боевым камуфляжем, казалось, не изменилось, но сжатые губы дрогнули, и с крепкого подбородка сорвался отсохший кусочек.

- Беги…

Капитан повел автоматом.

- Беги. Хотя… - Капитан развернулся к Капе полубоком, - пуля догонит.

Пальцы капитана любовно огладили спусковой крючок.

- За что-о?.. - обиженно и гнусаво, будто нашкодивший школьник, протянул Капа.

- За Клаву. - Отрезал капитан.

Лязгнул затвор - Капа не стал ждать, он побежал прочь. Он побежал, неловко закидывая ноги, оступаясь на вспаханной танковыми траками земле, а на лице капитан вдруг появилось плачущее выражение, скрыть которое не в силах был даже толстый слой говна…

- За Клаву! - Закричал капитан. - Прррраститутка!!! Опять на Клавиатуру спускал, гаденыш! А-а-а-а!!!

Капитан вдарил. Он бил от живота, чуть пригнувшись, скашивая воздух широкой и длинной очередью. Капа на бегу обернулся - красные пули с надпиленными, наподобие залупы кончиками, ударили его. Они вошли и взяли Капу везде, одна даже закрутилась внутри, срикошетив от тазовой кости, и разбросала его кишки на значительное расстояние. Но я долго не умирал в этот раз. Я даже успел увидеть как капитан Бекасов выхватил из ременной петли самотык, и как он и какой-то бородатый полевой командир азартно насаживаются на него с двух сторон, яростно скалясь, друг на друга через плечо.

Это был последний мультик, который я помню.

Я решил отказаться от него. Да, я решил поступить так как сказал деверь Марии. Я решил отказаться от хуя.

Как я нашел этого человека, я не скажу. Может через родственников, может через знакомых. Но я пришел к нему.

- Молодой человек, я уже сорок лет делаю людям обрезание, но вам-то это зачем?

Это был маленький сухонький и остроносый старичок в меховой тужурке.

- Повесьте ваш лапсердак на вешалку, и не наследите мне тут. - Старичок был строгий. - Если бы меня не попросили, думаете, я бы вас принял? Ну, проходите, проходите…

Я прошел. Квартирка была маленькая и уютная. Видно было, что в ней давно не жили. И долго. Белые салфетки, черные статуэтки, милые безделушки… все находилось в идеальном порядке. Все было замечательно чисто.

- Ну-с, молодой человек, чего бы вы хотели? Снимайте, снимайте ваши брюки… и панталоны тоже. О, да вы из наших! А с виду не скажешь… Что же вы раньше не сказали? Так что у вас с ним?

Старичок стал осматривать мой хуй. От прикосновений ловких сухоньких пальцев хуй стал вставать.

- О! Да я вижу у вас все нормально. А, молодой человек? Не понимаю чем могу быть вам полезен.

Старик стал мыть руки.

Капитон сглотнул.

- Отрежьте мне его!

- Что?!

- Отрежьте! Я знаю, вы можете, мне тетя Роза говорила. Вы учились на Филиппинах, вы можете без ножа. Отрежьте мне его! Я не хочу! Сделайте меня женщиной. Сделайте! Ведь вы можете, можете!

Старичок затряс головой от возмущения.

- Уходите! Уходите прочь! Мерзкий мальчишка! Дурачок!

Капитон упал на колени.

- Я заплачу! - я сыпанул зеленью. - Пожалуйста! Иначе мне не жить, они преследуют меня, преследуют все! Сделайте меня женщиной!

Прекрасное далёко - думал я глядя на нее.

суходрочки

выдающиеся черты лица.

Продолжение следует.

как не у всех людей, а

Добрый дух - ЗлоЕбущий В Ночи

выдвигался

на душе его еблись кошки.

Женитьба пронеслись мимо. Девицей внешне она была довольно пригожей, и действительно пригождалось всегда, когда хотелось спустить по быстрому в какую-нибудь дыру.

Она была некрасива той серой пресной и безвкусной херотой, что привлекает любого неуверенного в себе мужчину.

любишь Борхеса? А почему портрет повесил. Это Шолохов. Гоголь

пошел на хуй - хотел попросить

только не уходи сразу попросила она. Я ушел постепенно - сначала из комнаты, потом из ее жизни.

- Вот уж нет, - возразил я.

- Пошел на хуй! - сказал Капитон.

Нам нет вдвоем места на этой земле с тобой Оксана.